УРОКИ ТРАГИЧЕСКИХ ДНЕЙ

70 лет назад человечество переступило черту, отделившую эпоху относительной стабильности от времени коллективного безумия. Много десятилетий спустя мы до сих пор не можем завершить счет жертв, брошенных на алтарь самой кровавой катастрофы XX столетия. Вряд ли на континенте можно найти семью, в судьбе которой не оставили бы глубокий след эти трагические события. Поэтому вполне очевиден тот интерес, который проявляют не только ученые-историки, но и обыватели в каждой из стран, особо пострадавших в годы Второй Мировой войны.

Одним из наиболее сложных и спорных эпизодов, предшествующих началу мирового конфликта, стало подписание Пакта Молотова-Риббентропа 23 августа 1939 года. Символическая связь событий, на первый взгляд, очевидна, ведь уже спустя неделю после достигнутых соглашений, гитлеровская Германия напала на Польшу, и «большая война», которую на Востоке и Западе к тому моменту ожидали уже несколько лет, стала реальностью.

В то же время обращают на себя внимание сомнительные попытки многих историков и политиков на Западе «вырезать» советско-германские переговоры 1939 года из временного контекста, привязать тем самым Пакт к «советско-германскому сближению», поставить Гитлера и Сталина в один ряд – «поджигателей войны».

Ни с научной, ни с моральной точки зрения, подобный подход не выдерживает критики. Его фундаментальный изъян очевиден - анализируя действия советской стороны в канун Второй Мировой войны, эти историки не считают нужным оценивать логику действий Англии и Франции, которые точно так же, как и советский Союз в середине 1930-х годов принимали активное участие в формировании механизмов так называемой «коллективной безопасности».

Символом этой политики западных держав стал принцип невмешательства в Гражданскую войну в Испании, а затем и выбор стратегии «умиротворения агрессора», воплотившийся в Мюнхенский сговор в сентябре 1938 года.

Вряд ли кому-то из современных английских историков придет в голову произвольно соединять имена Гитлера и тогдашнего английского премьера Невилла Чемберлена, а уж тем более упрекать британский Кабинет министров в «пособничестве» агрессору. Почему тогда аналогичные претензии без достаточной научной доказательной базы предъявляются Советскому Союзу?

Вряд ли мы услышим ответ на этот вопрос от тех коллег-гуманитариев, которые и в истории видят не более чем инструмент продолжения конкурентной борьбы между Россией и странами Запада. С этой точки зрения понятно, что их цель состоит не в восстановлении истины, а в закреплении в общественном сознании определенного стереотипа.

Чем же на самом деле являлся Пакт Молотова-Риббентопа? Очевидно, что одним из этапов очень сложного маневрирования великих держав, когда каждая из сторон пыталась получить максимально выгодную позицию, избежав дипломатической изоляции, которая в тех условиях была бы равносильна полному краху. Фактически после того, как Франция и Англия нарушили собственные гарантии по отношению к Чехословакии, не только советской политической элите, но, по большому счету, любому осведомленному наблюдателю стало понятно, что при сохранении этого тренда Советский Союз оказывается в наименее выгодном положении. А также нужно вспомнить и о фактическом замораживании между советскими и франко-британскими военными миссиями к лету 1939 года, хотя и без того было понятно, что к этому моменту все благие идеи, связанные с системой «коллективной безопасности» Европы были обращены в прах.

Однако остается моральный аспект, связанный с подписанием так называемых «секретных протоколов», которые на западе называют не иначе как «Договор о разделе сфер влияния между Сталиным и Гитлером». В этом отношении я полностью согласен с оценкой, которую не так давно высказал Вячеслав Никонов. Руководитель фонда «Русский мир» воспроизвел несколько риторических вопросов, которые в тот момент, очевидно, стояли перед советским руководством. Германия начинает войну с Польшей - а где, собственно, собираются останавливаться немецкие войска? Они остановятся в Варшаве или двигаются дальше, на Минск или Москву?

Абсолютно точный вывод российского политолога - в этих условиях разграничение интересов означало определение той линии, на которой остановятся немецкие войска. Кому-то такие рассуждения покажутся чрезмерно циничными. Но следует помнить, что в подобной логике принимались решения не только советским руководством, но и всеми другими участниками «большой игры», не только, кстати, Англией, Францией или Германией, но и другими участниками европейских процессов того времени, как, например, Польша или Румыния, которые во время продолжительных и трудных переговоров фактически отвергли саму идею получения гарантий безопасности со стороны Советского Союза.

Перечитайте советские газеты периода Чехословацкого кризиса. В них самым серьезным образом оценивалась степень боеспособности чехословацкой армии перед лицом возможного противостояния германской агрессии, и одновременно подчеркивалась безусловная готовность Советского Союза выполнить свои обязательства в рамках договора 1935 года, и оказать помощь Чехословакии. Это обращение осталось невостребованным. Та же Польша, которая год спустя стала жертвой гитлеровской агрессии, поучаствовала в территориальном разделе Чехословакии, и в тот конкретный момент политические наследники Пилсудского, как я полагаю, считали эти действия абсолютно правильными, а, главное, полностью соответствующими национальным интересам.

Сейчас мы часто говорим о политике «двойных стандартов», столь характерной для нынешней многополярной системы международных отношений. И мы признаем одновременно, что «двойные стандарты» - это плохо. Но столь же негативно нужно относиться и к попыткам внедрить «двойные стандарты» в оценки исторических событий, рассматривать действия Англии и Франции в канун Второй Мировой войны как естественное желание защитить национальные интересы, а советскому руководству приписывать демонические стремления вступить в тайный сговор с «врагом рода человеческого». Мне кажется, что у Сталина и без того достаточно реальных прегрешений, а вот от ощущения, что Россию пытаются превратить из победителя в войне, в страну, которая должна нести ответственность наравне с Гитлером за совершенное с 1939 по 1941 год, вот такое ощущение от всех этих исторических изысков, действительно, формируется.

Нынешний этап исторических дискуссий вокруг событий 1938-1939 годов, на самом деле, остается вопросом интерпретаций. Критики Пакта о ненападении пока что не смогли добавить каких-то принципиально новых источников или методологических подходов усиление собственной аргументации. Зато им удалось перевести дискуссию на уровень ОБСЕ. За сим последовал немедленный ответ с российской стороны, а именно создание Комиссии по борьбе с фальсификациями истории. Причем, понятно, что оппонирующие стороны изначально находятся в разных системах координат, и по большому счету, все эти резолюции ОБСЕ принимаются вовсе не для того, чтобы побудить российскую сторону к какому-либо конструктивному диалогу. Поэтому единственной надеждой на то, что разум, в конечном счете, возобладает, остается расширение диалоговых площадок для обмена мнениями между специалистами, далекими от политической конъюнктуры. Это долгий, сложный и противоречивый путь, но иным способом обрести историческую истину, пожалуй что, не дано.